Не увлекайтесь литературой...

"Когда приступаете к диплому, самое опасное - увлечься чтением литературы по теме, поскольку ее количество все растет и растет, а диплом вперед практически не движется" (асп. И.В. Тимченко, на лабораторной по мат. моделированию).

Так оно, как ни странно, и есть... Впрочем, для гуманитарных специальностей это правило не действует. Там лучше несколько раз выправить работу, чем пропустить что-нибудь очень важное.

@темы: esse existentiae

---

Flashmob - answers

Боюсь, полноценное участие во флешмобе мне не осилить... Но адресованные мне ассоциации постараюсь разъяснить.

1. Христианство
Самый первый вопрос и самый сложный... "Вера же есть осуществление ожидаемого и уверенность в невидимом." (Евр. 11:1) Путь, каждый поворот которого новые просторы, новые испытания. Я был крещен в 12 лет о. Михаилом Шполянским (lj:shpol), добрым и радостным человеком. Благодаря ему "Итак стойте в свободе, которую даровал нам Христос" (Гал.5.1) и “Всегда радуйтесь. Непрестанно молитесь. За все благодарите: ибо такова о вас воля Божия во Христе Иисусе” (1 Фес.) стали для меня не просто цитатами из Писания, но реальностью. Первое - Богоустановленная свобода выбора. Когда мы первый раз пришли к нему с просьбой о крещении, он дал нам книги Св.Отцов и две недели, чтобы решить, действительно ли мы попали "по адресу". Второе - радость о дарованной Богом жизни, возвышающаяся до радости о Даровавшем ее. В начале пути я не знал, что в Церкви кроме радости есть и много скорби, помимо скорби о собственных грехах. Благодаря этому я успел "набрать скорость" на своем пути, и горький опыт внутрицерковных конфликтов не стал непреодолимой стеной.
А далее - непрестанный путь, динамика, жизнь и развитие... В чем-то - падение. Но - непременно - движение.


2. Адсон из Мелька

Мы во многом, почти во всем "созвучны". Он - почти я сам, с поправкой на монашество.


3. Люк Скайуокер

Идеалист, во многом видящий лишь две стороны медали, ради философии отрицающий мотивы. Храбрый человек, верный друг. Достойный противник, наконец, коль уж разнесла нас судьба по разные стороны баррикад. Впрочем, я уже живу после распада Империи. Вера во всепобеждающие Мир и Порядок, в государство Платона, Фомы Аквинского и Псевдо-Дионисия, ушла. Теперь мне ближе слова о.Александра Шмемана "невозможно построить Царство Божие на земле, но, только пытаясь его построить, можно войти в него" (неточно, но смысл таков).


4. летописи

Летопись как художественное произведение по Льву Гумилеву. Разделение творчества и истории, недоверие к первоисточнику, поиск истины. Связь времен по Аверинцеву. Силы для настоящего в прошлом. Передача опыта поколений. Множество свидетельств в пользу учения св.Августина Аврелия о государстве как "необходимом зле", которые и оттолкнули меня от легизма и маккиавеллизма. Никаких больше вторых и прочих римов - Рим был и есть первый, он же последний.


5. сдержанность

Когда анализирую прошлые конфликты, меня не покидает ощущуние, что во всех неприятных разговорах чья-то добрая воля заставляла меня молча слушать и не раздувать ссору.
Мне кажется, реализация свободы выбора, неотъемлимой от человека, возможна только при условии размышления. Основной проблемой Винни-Пуха было то, что он не могу остановиться и подумать, а потому продолжал бумкать головой о ступеньки.


6. ирония

Средство самозащиты, аналог варистора на входе электрической цепи. Если уровень негатива на входе слишком высок, ирония включается и пропускает часть через себя, спасая хилые меланхолические нервы.


6. Холмс Ливанова

Воспоминание детства, детектив и добрый дедушка Мороз в одном лице. Такой, как *должен* быть, созвучный моему идеализму. Принципиально не пересматриваю, чтобы не разрушать "волшебное зеркало детства".

@темы: dissertatio

---

Аристотель писал: "Законодатель должен удалять из государства сквернословие, потому что из привычки сквернословить развивается и склонность к совершению дурных поступков". А какие же у нас теперь времена, если сквернословие стало нормой? У нас в России даже с подмостков самых больших театров сквернословить модно.

Слухи о смерти диалектического материализма в нашем Отечестве оказались, как говорится, явно преувеличенными. Он жив, да ещё как! И теперь своё возьмёт, не через Идеологический отдел ЦК почившей КПСС, а иначе - на бытовом уровне народного самосознания или, точнее говоря, стихийной бессознательности. Связь диамата с матом не только этимологическая, но и глубинная, биологическая и даже философская; материализм есть методологическая редукция высшего к низшему, человека - к обезьяне.
Сквернословие осуждалось ещё в языческие времена античности. Аристотель писал: "Законодатель должен удалять из государства сквернословие, потому что из привычки сквернословить развивается и склонность к совершению дурных поступков". А какие же у нас теперь времена, если сквернословие стало нормой? У нас в России даже с подмостков самых больших театров сквернословить модно.
Русский историк и мыслитель Иван Тимофеев назвал "зловонным произношение языком и устами матерных скверных слов" (1645 г.).
Протоиерей Сергий Булгаков писал: "Большевизм родился из матерной ругани, да он, в сущности, и есть поругание всяческого материнства: и в церковном, и в историческом отношении. Надо считаться с силою слова, мистическою и даже заклинательною. И жутко думать, какая тёмная туча нависла над Россией...". Вячеслав Иванов в своей статье "Наш язык" пишет: "Язык есть одновременно дело и действенная сила, соборная среда, совокупно всеми непрестанно творимая и вместе предваряющая и обусловливающая всякое творческое действие в колыбели его замысла; антиномическое совмещение свободы и необходимости, божественного и человеческого; создание духа народного и Божий дар народу".
Церковь боролась со сквернословием с древнейших времён.
Вот что писал святитель Иоанн Златоуст: "Хочешь ли знать, сколь великое зло - говорить срамное и постыдное? Лучше извергать гнилость изо рта, нежели сквернословие. Ничто так не прогневляет Его, Святейшего и Чистейшего, как дурные слова; ничто не делает людей столь наглыми и бесстыдными, как когда они говорят и слушают подобные слова; ничто так не расстраивает нервы целомудрия, как возгорающийся от таких слов злой пламень. Бог вложил в уста твои благовоние, а ты влагаешь в них слова, зловоннее всякого трупа, убиваешь самую душу и соделываешь её нечувствительною".
Эксперимент последовательного материализма как идеологии в нашей стране, достаточно убедительно доказал: не вульгарного материализма не бывает. Мат стал повсеместным и громким именно в коммунистический период, получив на то "научную санкцию" в формуле: в основе всего - материя!
Теперь же, когда первая оторопь от развала страны и реформ прошла, наметилось даже некоторое, всё более набирающее силу, движение в защиту мата. Мол, не дадим в обиду народный язык! Постоянно находятся защитники матерщины со стороны якобы науки (тяжёлое наследие материализма продолжает сказываться). Оказывается, матерные слова, как убеждают они нас, когда-то несли в себе совсем другой смысл. Это были табуированные в язычестве термины, что было обусловлено мистико-религиозным мировосприятием и связанным с ним понятием запретного.
Это похоже на правду. Действительно, мат - это архаика. Срамословие присуще всем временам, странам и народам. Порок этот есть наследие чисто языческое. Он всецело коренится в фаллических культах Древнего Востока, исходя из "глубин сатанинских" (Откр. 2, 24) и тёмных бездн разврата в честь Ваала, Астарты и прочих, кончая классическими наследниками библейского Хама. Скверные выражения суть на самом деле магические формулы, обращённые к срамным демонам. Тем самым привлекаются гнуснейшие бесы, приносится противоестественная словесная жертва, - писал свт. Иоанн Златоуст.
Постепенно, в результате массовой атеизации населения, которую завершил небезызвестный диамат, со всякими тайнами было покончено. Мат по-простецки зазвучал в полную силу везде, где можно и нельзя. Наступила эпоха уже не ограниченного ничем матореализма (выражение А. Зиновьева), т.е. легализированного "наукой" бесстыдства. Вспоминаются слова Ф.М. Достоевского, что ничем так нельзя увлечь русский народ, как открытым (научно доказанным) правом на бесчестие.
Если это так, то нам следовало бы не науку под факты подгонять и эти факты таким образом оправдывать, а всё же задуматься об этической стороне дела, о проблеме "должного" и "недолжного", так сказать.
"Наука" сделала еще одно "великое открытие", доверительно сообщают нам новоявленные апологеты мата: оказывается, ругань вообще полезна, так в наше трудное время она помогает человеку эмоционально разряжаться. Появилось совсем незатейливое оправдание сквернословия: если из тебя что-то прёт, то вредно это в себе удерживать. Такова, мол, диалектика жизни. Диамат, так сказать, в действии.
Апологетам мата почему-то не приходит в голову простой и совсем не научный вопрос: а почему таким образом осуществляемая "эмоциональная разрядка" должна происходить за счёт других людей, вынужденных принимать в свои души эту мерзость? Матерщиннику же, как замечено, непременно нужно, чтобы кто-нибудь его слышал. Так что неплохо бы, опять же с "научной точки зрения", поинтересоваться мнением слушателей. Ну, как, мол, у вас при этом дела с адреналином? Может быть, ещё добавить? Всем ли нравится кушать отходы чужой злости?
Сквернословие, к большому сожалению, не так уж безобидно. Существует прямая связь между жалким состоянием нашей экономики, повсеместным воровством, всеобщей расхлябанностью, хамством, жутким состоянием мест общего пользования и повсеместной матерщиной, самой что ни на есть тупой, безобразной, и совсем не "к месту", когда небезызвестный "артикль" добавляется к каждому слову.
Подобное, как известно, тянется к подобному, и свинство в душах порождает свинство внешнее. М. Хайдеггер называл язык "домом бытия". Каков язык - таков и дом. Наша страна является хорошей иллюстрацией к этому высказыванию. А каков наш дом, особенно наши подъезды, - мы хорошо знаем.
Матерная ругань это, прежде всего, симптом недоразвитости. Биологи знают, что в животном мире существует ярко выраженная связь между агрессивностью и сексуальностью.
С духовной точки зрения мат - это всегда этическое занижение, путь к вульгарному материализму и его этическому следствию - цинизму. Об этом хорошо сказал А. Зиновьев в "Зияющих высотах": "Матореализм есть высшая стадия материализма в додиаматный период". Учите, учите, заигрывающие с матом интеллигентные дамы и господа, легко запомнить! Пора бы сделать выводы, но нет - находятся даже эстетствующие матерщинники.
Интересно, что расплодившиеся у нас фонды всяческих "духовных безопасностей", "духовных защит" и "духовных возрождений" свои главные усилия направляют на борьбу с "сектами", со всяческими "ненашими", считая, видимо, матерщину безопасной для национальной идентичности. Но им, правозащитникам, надо напомнить, что там, где сквернословие стало бытовым способом выражения, никогда не будет выполнена первая статья Конституции РФ, т.к. правовое государство, провозглашённое в ней, не совместимо с хамством.
"В начале было Слово..." (Ин. 1, 1). Христианство - это не просто религия, которая учит о Боге как о Творце. Христианство - это религия смысла и Слова, воплощённого, изречённого, т.е. звучащего. Сам Бог именуется Словом, Логосом (Ин. 1, 1). Нечувствительность к качеству звучащего слова означает полное непонимание и неприятие христианства. А ведь теперь у нас почти все бытовые матерщинники... - крещёные люди. Апостол Павел назидал христиан: "Сквернословие не прилично вам", приравнивая сквернословие к смертному греху (Еф. 5, 4-5). Ну да кто у нас его читал?!
Слово - это то, что отличает человека от животного. Матерное антислово делает человека намного хуже животного, которое никогда не сквернословит. Всё важное зачинается в духовно-словесной сфере как доброе, так и злое, поэтому матерщина должна считаться тяжким преступлением против Бога и общества.
Святые отцы учили бороться с дурными эмоциями не путём излияния их на других людей, а путём недопущения зла внутрь своей души. Люди ответственны за те яды, которые в них вырабатываются.
Вообще говоря, с религиозной точки зрения картина мира выглядит совсем иначе, чем это представляется с позиций все ещё "вечно живого диамата". Любой злой поступок, как и злое слово, никак не может способствовать увеличению добра ни в нашем мире, ни в душе человека. Злое матерное слово как бы создаёт вокруг себя тёмное пространство, привлекает бесовские силы. Люди, совершившие преступления, часто сами не понимают, как они его совершили. Не понимают именно потому, что преступление было совершено в состоянии одержимости злыми силами.
От злых слов люди никогда не получают ожидаемой разрядки, а обычно переходят непосредственно к злым поступкам, в полном соответствии с законом психологии. Да разве и само произнесённое слово - это уже не поступок?
(c) игумен Вениамин (Новик) lj:kresto-nosets

@темы: atomos summae philosophiae

---

О критике и литературной "науке" в частности

"На врачебный консилиум зовут врачей, на юридическую консультацию – юристов, железнодорожный мост оценивают инженеры, дом – архитекторы, а вот художество всякий, кто хочет, люди, часто совершенно противоположные по натуре всякому художеству. И слушают только их. А отзыв Толстого в грош не ставится, – отзыв как раз тех, которые прежде всего обладают огромным критическим чутьем, ибо написание каждого слова в «Войне и мире» есть в то же самое время и строжайшее взвешивание, тончайшая оценка каждого слова". (И.А. Бунин "Окаянные дни")

@темы: atomos summae philosophiae

---

Чтобы не забыть, как держать ручку...

Твердь. Этюд

Иннокентий Пещерский привычным движением поправил фильтрующую маску и шагнул за порог. Фонтанчики бежевой пыли взметнулись из-под ботинок и опали, не оставляя следов на шелковистой ткани комбинезона. Пыли на Тверди было великое множество и разнообразие. Порой казалось, что этот усталый мир стремится рассыпаться на мельчайшие частицы, но неведомая сила пока еще удерживает его. Каждое утро роботы вычищали площадку Академгородка, но уже к полудню ветер успевал нанести с гребня Тихого кратера несколько тонн «свежей», как здесь говорили, пыли. Из-за этого приходилось постоянно ходить в респираторе, а в особо ветреные дни – и в очках. Когда-то, до Потери Связи, всерьез рассматривался проект стеклянного купола над Академгородком, но материалы так и не завезли. А теперь завозить было уже неоткуда.
Все та же пыль, а отнюдь не капельки воды, как в иных мирах, создавала в небе мягкую дымку, скрывавшую от глаз огромное багровое Светило, носившее весьма непоэтическое имя RGA-75538. Назвать его как-то по-другому было лень, да и не всегда жители поверхности соотносили мягкий розово-золотистый «вечный закат» Тверди с этим жутковатым красным гигантом. Персонал орбитальной станции «Цитадель» часто от нечего делать придумывал светилу разные прозвища, но ни одно из них так и не прижилось.
Пещерский снял с пояса светящийся жезл и прислушался. Было тихо. По гребню кратера изредка пробегали маленькие смерчи, сдувая вниз вездесущую пыль. Иннокентий оглянулся на дом. Окна камбуза светились желто-оранжевым, размытые блики от них играли на матовых стеклах купола оранжереи.
Хронометр пискнул один раз. Небо постепенно окрашивалось в лиловый. На крышах домиков понемногу начали зажигаться огни опознавательных маяков. Белый парус Координационного центра потускнел, на нем уже отчетливо выделялись ряды освещенных окон.
Хронометр пропищал два раза, и со стороны гребня послышался гул двигателей. Иннокентий надел защитные очки и включил жезл.
Пузатый антиграв-рефрижератор, вздымая тучи пыли, выбрался из-за гребня и нырнул в долину, подслеповато помаргивая проблесковыми огоньками. Пещерский приветливо помахал роботу жезлом и шагнул в сторону, помня о погрешности позиционирования. Антиграв с усталым вздохом опустился на площадку. Люк в его борту открылся, и оттуда выехал покрытый инеем контейнер со льдом. Иннокентий передвинул контейнер с аппарели на стоявший рядом транспортер. Рефрижератор захлопнул люк и, ворча силовой установкой поднялся в воздух. Ему предстояло доставить суточный запас питьевой воды еще в 26 домов.
Пещерский включил транспортер. Небо посерело, размывая очертания гребня Тихого кратера. Где-то верещали скальные крысы. Сияли опознавательные гирлянды Университета и Координационного центра. День подошел к концу.

@темы: opus novum

---

"...Подводя итоги, можно сказать, что физическая наука требует принятия допущения о существовании реального и не зависящего от нас мира, который, однако, мы не в состоянии воспринимать непосредственно, но лишь через призму наших органов чувств и опосредованных ими измерений.

Продолжая развивать это допущение, мы вынуждены будем изменить наше восприятие мира. Субъект наблюдения, наблюдающее "Я", перестанет быть центром мышления и займет подобающее ему весьма скромное место. И в самом деле, насколько жалкими и маленькими, насколько бессильными мы, люди, должны себе казаться, если вспомнить о том, что Земля, на которой мы живем, есть лишь мельчайшая пылинка в поистине бесконечном пространстве космоса, т.е. фактически ничто, и насколько странным, с другой стороны, должно нам казаться то, что мы, крошечные существа на произвольно малой планете, в состоянии познать пусть не сущность, но хотя бы наличие и размеры элементарных кирпичиков всего огромного мироздания". (Макс Планк, доклад "Религия и естествознание")

@темы: dissertatio

---

Закрытие конференции

Сегодня завершила работу наша секция "Инновации в автоматике и электрооборудовании судов". Я выступал вчера, выступил достаточно хорошо. Сегодня понял, что мне повезло и не повезло одновременно, поскольку вчера не было среди зрителей проф. Рябенького. Повезло потому, что он мог бы задать мне много вопросов, на которые я, быть может, и не ответил бы. Не повезло по той же самой причине - взгляд хорошего специалиста мог выявить недочеты моей работы на ранней стадии и натолкнуть на правильные идеи.
Сегодня слушали диссертанта из Херсона, который как раз по просьбе Владимира Михайловича выступал перед участниками конференции. Разнесли в пух и прах, даже жаль человека... Хотя диссертация его, все-таки, на уровне магистерской, а лет ему уже под 35. Подумалось мне, что и я буду вот так стоять на защите... И очень захотелось успеть сделать что-то конкретное и нужное. Теперь буду читать толстую монографию Мелешина по транзисторным преобразователям... Руководитель уезжает в Киев, координационный совет по диплому в который раз откладывается. Но, быть может, успею набраться знаний к его приезду.

@темы: Universitas Magistrorum et Scholarium

---

May be...

Сущность Мечтателя

Характер открытый, натура мечтательная. Повышенная чувствительность, которая настолько влияет на твой собственный мир, что кажешься странным и непонятным. Тонкая нервная система и хорошо развитая интуиция. Живешь по каким-то тебе одному понятным законам, ты далек от логики. То, что для других мелочь, у тебя перерастает в трагедию. Этим часто раздражаешь других и вступаешь в конфликты. Слегка инфантильный, слегка оторванный от реальности. Человек порядочный, верный друг, интересный собеседник. Любишь природу. Кроме всего прочего, терпелив и невероятно требовательный к себе. Чувствительный, отстраненный, мягкий и сентиментальный. Предпочитаешь жить двойной жизнью – одной реальной, другой в мире своей фантазии и воображения. Обладаешь хорошо развитым чувством долга, ответственности, твои поступки продуманы и взвешены. Предан близким и семейным традициям.

Пройти тест

@темы: esse existentiae

---

Новый этап

С выставлением оценок по госэкзамену закончилась наша сумбурная, немного бестолковая и зачастую бесполезная студенческая жизнь. Все писавшие вышли на дипломное проектирование. В ознаменование нового этапа - посылка из Киева с монографией по преобразователям и юбилейная конференция "Инновации в судостроении", в эту среду доклад.

А еще, наверное, подошла к концу история нашего "научно-производственного коллектива", благодаря слаженным действиям которого мы и подошли в полном составе и с отличными оценками к этой черте.


Фото: Новый Год на кафедре КСУ. Коллектив в полном составе.

@темы: Universitas Magistrorum et Scholarium

---

В память о военной кафедре

Помню, на занятиях по строевой подготовке наш куратор п/п-к Леженцев говаривал: "Маршируете, как пингвины!". А на обложке моей тетради по строевой были изображены два императорских пингвина, упражнение "подход к начальству"
А недавно в ЖЖ своего виртуального знакомого фотографа clancyloox я обнаружил настоящий практикум по строевой подготовке императорских пингвинов:


Взвод в колонне по три, на парадном марше.


Немного не соблюдают равнение в шеренгах, прямо как мы Особенно радует немаленький уже пингвиненок в коричневой шубе


Нале-ВО!


В колонне по два

Аналогично


Развертывание в "коробочку"


Командир идет перед взводом на уставной дистанции

Вот такая веселая строевая подготовка. Надо было нам эти фотографии на лекциях показывать

@темы: Gloria Mundi

---

Кафедра КСУ

"Кадры решают все" (И.В. Сталин). Многое, слишком многое зависит от коллектива, в котором приходится работать. Слава Богу, я попал в этот:

Преподаватели КСУ в лаборатории 416-а, которую я ныне обслуживаю. Слева направо сидят: д.т.н., проф. Кутковецкий В.Я., к.т.н., доц. Кондратенко Г.В., д.т.н., проф. Кондратенко Ю.П., зав.каф. д.т.н., проф. Павлов Г.В., методист Махнова И.В., нач. НИЦК к.т.н., доц. Тимченко В.Л. Стоят: зав.лаб. Попов А.К., к.т.н., доц. Сидоренко С.А., к.ф.-м.н., доц Выжол Ю.А., к.т.н. Никитина Е.В., к.т.н., доц. Покровский М.В., асп. Тимченко И.В., к.т.н., доц. Черно А.А., к.т.н., доц. Обрубов А.В., ст.лаб., ассист. Билай О.М.

@темы: Universitas Magistrorum et Scholarium

---

Decimatio или государственный экзамен - 2010

Вероятно, разгильдяйство и лопоухость студентов, растущие год от года, переполнили чашу терпения нашей кафедры. Возможно, в дело также вмешалась проверка КРУ, или какое-то иное стихийное бедствие. Также вероятно, что экзаменаторов наконец замучила совесть.
Как бы то ни было, но традиция спокойного "скатывания" в этот год прервалась. Нужно отметить, что нас честно предупредили, но никто все равно не поверил: "Как это - отбирать бомбы? Все годы не отбирали, и тут вдруг..." Поэтому подготовились неважно, даже разработчики ответов на билеты знали в лучшем случае свой предмет. Электронные копии всех материалов были заготовлены, но по какой-то причине не скопированы на сервер (за исключением тех, которые нужно было прямо распечатывать).
Мы собрались, заняли места и приготовились копировать информацию каллиграфическим почерком, как вдруг пришедший на смену секретарю комиссии доц. М.В. Покровскому ("добрый полицейский" кафедры) доц. А.В. Обрубов (соотв. "злой полицейский") предложил менять билеты списывающим. Все занервничали, и не зря. Следующий час Андрей Валериевич держал нас в напряжении и страхе, не давая и глаз скосить в прототип К счастью, была отдушина в виде компьютерного класса, куда мы уходили печатать заготовленный VHDL (а я там еще и списал охрану труда из интернета). Затем к нам вернулся Покровский и дал около 20 минут на цитирование первоисточника. А потом тоже начал отбирать заготовки.
К счастью, я частью знал билет, поэтому времени хватило...
Результаты будут 13-го сентября в 13.00. А билет был 13-й. Посмотрим, не 13 ли из 25 мне за него поставят

Не знаю, зачем они провели этот рейд по тылам, но следующие параллели, я думаю, испугаются.

@темы: Universitas Magistrorum et Scholarium

---

К вопросу о свободе и авторитете

Прот. Александр Шмеман
Авторитет и свобода в Церкви

"Стойте в свободе, которуюдаровал нам Христос" (Гал 5:1)

Тема моя очень трудная, и я отлично сознаю ответственность, лежащую на всяком, кто дерзает касаться ее. Я хотел бы, поэтому, избежать всякого риторического заострения и преувеличения. Мы живем в раскаленной атмосфере, и в нашей церковной действительности вопрос этот - не академическая абстракция, а живая боль. Всем нам нужно помнить слова св. Иоанна Богослова: "Испытывайте духи, от Бога ли они...".

Никогда, кажется, в мире не говорили так много о свободе, как сейчас. И есть еще очень много "умеренных" людей, которые под свободой понимают именно "ограниченную свободу", ограниченную каким-то авторитетом. Но давно уже началось и на наших глазах достигает пароксизма другое понимание или ощущение свободы - свободы, отрицающей какой бы то ни было авторитет. Это культ свободы радикальной, абсолютной. Недавно мне довелось видеть в одном американском университете студенческую манифестацию. Смотря на них и слушая их, мне стало очевидно, что их восстание было совсем не во имя того, чтобы иметь больше свободы, и что дрожащее начальство, готовое отодвинуть еще дальше заградительную линию "авторитета", этого совсем не понимало. Это был взрыв, один из многих взрывов, желание именно "радикальной" свободы, свободы как отрицания авторитета вообще. Но важно понять, что взрыв этот - логическое последствие той диалектики авторитета и свободы, что давно уже отравила собой человеческое сознание. Пока есть хоть "немножко" авторитета, свобода остается неполной...

Я начну с краткого упоминания о деле двух московских священников, ибо мне кажется, что это хорошая отправная точка. Конфликт их с Патриархией, сколь бы он ни был важен сам по себе, каковы бы ни были его прямые последствия, каковы бы ни были, наконец, факторы, неведомые нам и его усложняющие, - конфликт этот превосходит свое "актуальное", злободневное значение и превосходит тем как раз, что ставит ясно, я бы сказал, - трагически ясно и просто - вопрос о самой сущности Церкви, о самой сущности Православия. Это не преувеличение, не раздувание печального, но единичного инцидента ради использования его для каких-то побочных целей. То, что происходит сейчас в России, в тамошних исключительных условиях, могло бы, увы, произойти в любой части православного мира, в любой "юрисдикции". Но так уже повелось, по-видимому, что именно Русской церкви всегда приходится принимать на себя первый напор тех вопросов и испытаний, что возникают перед всем православным сознанием.

В деле московских священников важно то, что в нем сталкиваются не просто "белое" и "черное" (как бы мы их ни распределяли), не просто правда одних и неправда других, а сталкиваются две логики, два духа, две установки, из которых одна - та, что внешне торжествует, уже давно возникла в церковной психологии, а вторая - пока еще очень слабая и которую очень легко задавить и дискредитировать всвозможными и очень вескими аргументами. Аргументы эти мы слышим всякий раз, что раздается в церкви свободный голос, и состоит во всегдашней ссылке на "пользу Церкви". Всегда против всех пророков выдвигался один и тот же безжалостный аргумент: "ради мира, ради пользы Церкви, ради сохранения того, что есть, - молчите, ибо ради Церкви надо иногда пожертвовать и самой правдой." Повторяю, аргумент этот веский и мучительный. Нам хорошо отсюда высказывать свои мнения и поучать, но что бы мы сделали, если сами были бы "там". Что важнее? Что ценнее? Голос двух одиноких людей, пусть героев, или же "правда" тех, кто призван нести на себе бремя миллионов людей? В конечном итоге именно в этом трагическом контексте ставится в наши дни проблема свободы и авторитета в Церкви. И об этом, говоря о ней, мы должны все время помнить.

2.

Перейдем теперь к самой сути вопроса, а именно - попытаемся понять "диалектику" двух этих понятий: свободы и авторитета. Что мы под ними разумеем? Ибо, прежде чем говорить о том, как они сочетаются в жизни Церкви, нам нужно точно знать, о чем мы говорим, о какой свободе и о каком авторитете.

Я начну с утверждения, что диалектика свободы и авторитета, как мы ее обычно обсуждаем, не та, какой мне хотелось бы видеть ее в православном сознании. Мне кажется, что диалектика эта - западная, заострившаяся в западном сознании со времен Реформации и Контр-Реформации и с тех пор ставшая в каком-то смысле центральной духовной проблемой Запада. И нам надо прежде всего понять, в чем состоит основная порочность этой проблемы. Говорю я это не для какого-либо легкого осуждения "Запада", ибо я ни в коей мере не причисляю себя к "антизападникам". Но может быть именно в том, как ставится и решается проблема свободы и авторитета, можно лучше всего почувствовать основное различие между западным и православным пониманием самых последних вопросов религиозной жизни.

Упрощая для ясности, можно сказать, что на Западе проблема свободы и авторитета есть, прежде всего, проблема их сочетания. Так, в католицизме ударение стоит на авторитете, и тогда ставится вопрос - сколько свободы сочетается и как с этим авторитетом. Сейчас, например, тема эта особенно занимает католическое сознание: если Церковь есть бесспорный авторитет, то, м. б. авторитет этот не исключает некоторой свободы... Что касается протестантизма, то тут ударение лежит на свободе, и речь идет, следовательно, об авторитете, с этой свободой совместимом.

Разница тут и там только в ударении, но в конечном итоге подход здесь один и тот же, и с самого начала спор между католичеством и протестантизмом касался соотношения авторитета и свободы в Церкви и точного "модуса" воплощения каждого из них... Та же проблематика свободы и авторитета продолжала развиваться на Западе и тогда, когда она "секуляризировалась", т. е. оторвалась от своих религиозных объектов. И "Запад" теперь уже не географическое понятие, а духовное, и в каком-то смысле, он обнимает собой весь мир, и "западная" проблема свободы и авторитета стоит перед всеми нами.

Но я считаю ложной саму эту формулировку проблемы, в которой "авторитет" и "свобода" суть необходимо соотносительные понятия, так что свобода есть всегда свобода по отношению к какому-то авторитету, а авторитет есть всегда граница и предел какой-то свободы. Формулировку эту я считаю ложной, ибо она, по существу, обесценивает понятие свободы. Я считаю ее также противной подлинному духу Православия, хотя на поверхности нашей церковной жизни и нашей религиозной психологии ее можно считать, увы, восторжествовавшей. И моя цель в этом докладе - указать, хотя бы в самом общем виде, как проблема эта ставится на глубине православного сознания.


3.

Никогда, кажется, в мире не говорили так много о свободе, как сейчас. И есть еще очень много "умеренных" людей, которые под свободой понимают именно "ограниченную свободу", ограниченную каким-то авторитетом. Но давно уже началось и на наших глазах достигает пароксизма другое понимание или ощущение свободы - свободы, отрицающей какой бы то ни было авторитет. Это культ свободы радикальной, абсолютной. Недавно мне довелось видеть в одном американском университете студенческую манифестацию. Смотря на них и слушая их, мне стало очевидно, что их восстание было совсем не во имя того, чтобы иметь больше свободы, и что дрожащее начальство, готовое отодвинуть еще дальше заградительную линию "авторитета", этого совсем не понимало. Это был взрыв, один из многих взрывов, желание именно "радикальной" свободы, свободы как отрицания авторитета вообще. Но важно понять, что взрыв этот - логическое последствие той диалектики авторитета и свободы, что давно уже отравила собой человеческое сознание. Пока есть хоть "немножко" авторитета, свобода остается неполной... Вы помните знаменитую речь Сен-Жюста на процессе Людовика XVI и его слова: "Il faut que cet homme regne ou meure..." Человек этот должен царствовать, либо умереть... Либо "авторитет" этого человека божественен, но тогда нет и не может быть свободы, либо человек свободен, но тогда божественный авторитет должен быть уничтожен. Один шаг дальше - и мы встречаем Фридриха Ницше, другого пророка абсолютной свободы. Он говорит то же самое, что Сен-Жюст, но уже не про короля, а против Бога. По Ницше, нелегко провозгласить смерть Бога, приговорить к смерти Бога. Вы, может быть, помните страшную страничку из Ницше - о том страшном одиночестве, той страшной темноте, в которой остается человек, и о том, как он бегает с потухшей лампой в руке... Но это цена свободы, ибо пока есть этот авторитет всех авторитетов, свободы нет. И не случайно так называемые "радикальные богословы" нашего времени так любят ссылаться на Ницше. Проблема "смерти Бога" есть совсем не только философская проблема, Бог умирает не потому, что люди не могут в Него больше верить по философским причинам; нет, это есть логическое завершение того понимания свободы, которое требует, из самых своих глубин, отрицания и уничтожения всякого авторитета, и, следовательно, Бога... Но вот третий шаг - это Кириллов из "Бесов" Достоевского. Как вы, конечно, помните, он кончает самоубийством, чтобы доказать свою абсолютную свободу, ибо смерть и есть для человека самый последний и ненавистный авторитет. Ее неизбежность, ее объективность, ее независимость от меня - все это и есть тот последний авторитет, преодолев и уничтожив который человек делается свободным как Бог. Тут Достоевский гениально показывает завершение этой диалектики свободы и тем самым вскрывает ее ужас и бессмыслицу. Ибо доведенная до своего логического предела свобода не может быть "умеренной": пускай, де, папа римский будет немножко "меньше" папой, а миряне получат немножко "больше" прав, и все будут голосовать и т. д. Эту "умеренную" свободу обязательно взорвет изнутри тот персонаж из Достоевского (и неважно, придет ли он "слева" или "справа"), который на вершине этой умеренной, мелкобуржуазной, "аккуратной" свободы предложит "послать ее к черту". Пока свобода только соотносительна с авторитетом, она либо изнутри размывает авторитет, либо же извне поглощается авторитетом. И гениальность Достоевского в том, что он показывает, что радикальная свобода равнозначна смерти. Кириллов, чтобы стать абсолютно свободным, умирает. "Свобода или смерть!" - кричат свободолюбцы. Но что, если и сама свобода, в конечном итоге, оказывается смертью? Но в том то и все дело, что человека, хлебнувшего этой свободы, уже не прельстишь никакими "бельгийскими конституциями", и разрушая эту "умеренную" свободу во имя абсолютной, он, сам того не зная, понемногу разрушает сам себя...


4.

Можно ли, между тем, сомневаться в том, что эту неутолимую жажду абсолютной свободы внесло в мир христианство? Ибо весь "ужас" христианства, если так можно выразиться, в том и заключается, что в нем нет ничего "умеренного", ничего направленного к "среднему человеку" с его "умеренными нуждами". Оно берет каждого и говорит: Бог или диавол, небо или ад, но не серенькая середина. И потому, в конечном итоге, именно оно ответственно за ту страшную поляризацию авторитета и свободы, которая взрывает все время "мирную жизнь" людей. Да, христианство разрушило ту "меру", которой так сильна была древняя Греция: "человек есть мера всех вещей"... Этой меры после Распятия, Воскресения и Пятидесятницы очень мало осталось в мире. Все всегда сдвигается со своего места, все всегда под вопросом, и ничего "умеренного" как-то не удается. Удается на время, а потом непременно рассыпается. Но не значит ли это, что сама эта диалектика авторитета и свободы, которую навязывают нам как единственно возможную, но которая все время оказывается невозможной, есть диалектика ложная? И нельзя ли попытаться в недрах Православия найти совсем другой подход к ней?

Надо сказать, что в течение долгого времени никакой "диалектики" авторитета и свободы в православном мире просто не было. До них православный Восток жил опытом, с одной стороны, авторитета и власти, не разбавленных никакими "конституционными" прибавками, власти всегда абсолютной и священной. С другой же стороны - опытом духовной свободы, которая, во избежание всякой коллизии с этим абсолютным и священным авторитетом, переводила себя как бы в другое измерение. Преподобный в пустыне свободен. Он просто вышел из тех рамок жизни, где авторитет и свобода сталкиваются и соотносятся. Никто уже не может поработить его, ибо для него - "жизнь Христос и смерть приобретение"... Эта свобода обретаема была т. о. ценой простого выхода из истории, из всякой диалектики - даже диалектики церковной жизни. Это был уход в ту внутреннюю, духовную свободу, которой все равно никогда и никто нас не может лишить.

Но с крушением православных "теократий" западная диалектика авторитета и свободы постепенно начала проникать и в православное сознание и определять нашу жизнь. И некоторым, и даже многим, начинает казаться, что иначе и нельзя поставить этот вопрос. На наших глазах делаются попытки "демократизировать" Церковь. С одной стороны, неприкосновенной остается в ней вся структура священной власти, с другой же - возникают советы, комиссии, комитеты, которые каким-то образом знаменуют ограничение этой власти. Но все это движение, все эти попытки пока что отличаются неясностью. Мы как будто не нашли языка, категорий мысли, формул, чтобы выразить что-то очень важное и глубокое в опыте Церкви, и потому мы очень часто пытаемся выразить этот опыт в "западных" категориях авторитета и свободы: тут авторитет, а тут - свобода... Тут "Церковь во Епископе", а тут "права" народа церковного... Но я уверен, что из неясности этой можно выйти только преодолением этой ложной "дихотомии", только прорвавшись к самой последней, подлинно христианской, интуиции свободы.


5.

Эту положительную часть моего доклада уместно начать со знаменитых слов Хомякова: "Церковь не авторитет, как не авторитет Бог, не авторитет Христос, ибо авторитет есть нечто для нас внешнее. Не авторитет, говорю я, а Истина..." Церковь, иными словами - и в этом подлинно гениальное прозрение Хомякова - не комбинация авторитета и свободы, по "образцу мира сего", не свобода, ограниченная авторитетом, и не авторитет, допускающий свободу. Что же есть Церковь? Вот апостол Павел - он называет себя в своих посланиях "рабом Иисуса Христа". Но этот раб не устает как о самом важном и драгоценном в своей проповеди возвещать о свободе: "стойте в свободе, которую даровал нам Христос". Свободный раб. Не освобожденный, т. е. переставший быть рабом, а поработивший себя до такой степени, что стал свободным! Что это значит? Какое отношение имеет эта свобода к той, что состоит в отрицании и уничтожении "авторитета" и заканчивается, хотя бы потенциально, самоуничтожением?

Нужно почувствовать, что в той - "мирской" свободе, свободе соотносительной с авторитетом, человек свободен только в ту меру, в какую он еще не "выбрал" и, что таким образом свобода эта оказывается только чистой возможностью, пустотой, ничем еще не заполненной. Но как только он выбор сделал, свободы уже нет, ибо выбор есть по необходимости выбор "авторитета", т. е. того, что свободу ограничивает... Свобода есть выбор того, что ограничивает свободу и, в пределе, ее просто уничтожает. Но христианство учит об обратном. Словами апостола Павла оно возвещает порабощение, которое в пределе оказывается свободой. Свобода - в конце, как завершение и исполнение всего, как не "форма" и не "условие", а содержание жизни. Христианство начинается с утверждения, что человек потерял свободу, что то, что он называет свободой и во имя чего борется с "авторитетом", есть не свобода, а последнее выражение его порабощенности, его незнание свободы. Но вот: "Познаете Истину и Истина сделает вас свободными", - говорит Христос. Но что же это за знание и каким образом оно достигается?


6.

Я так рад, что на этом съезде уже не раз говорили о Святом Духе. Ибо христианское учение о свободе, как и учение о Церкви, должно начинаться с учения о Святом Духе. Это то, что сейчас нам нужно более всего, ибо это то, что может быть более всего забыто в христианском сознании: рождение Церкви в Пятидесятницу, откровение Церкви как "дыхание Святого Духа". О, конечно, место Святого Духа точно определено и описано в стройных богословских системах и Ему воздается "должное". Но на деле, в жизни, я убежден, произошло какое-то странное сужение сознания и опыта Святого Духа. И сужение это, может быть, лучше всего определить как отрыв учения о Святом Духе от учения о Церкви, или, выражаясь богословским языком, пневматологии от экклезиологии. Самый древний дошедший до нас символ веры кончается кратким утверждением: "И в Духа Святого Церковь". Церковь тут как бы отождествляется с Духом Святым, как Его явление и прерывание и "дыхание"... Но в истории, во времени, это учение о Святом Духе свели постепенно к учению о "благодати", и саму эту благодать выделили в определенную и точно "оформленную" и измеренную "сферу" в церкви. Про Духа Святого сказано в Евангелии: "Не мерою дает Бог Духа". Но вот мы только и делаем, что измеряем и мерим благодать. Разве не определяем мы ее дары "количественно": у епископа ее "больше", у диакона "меньше"..., тут она есть, тут ее нет... Но не пора ли снова почувствовать и осознать, что все христианство есть, с одной стороны, великая тоска по Святому Духу и жажда Его, а с другой, радостный опыт Его пришествия, пребывания и дыхания... В Священном писании Дух назван "ветром" (руах), про Него сказано, что "Он дышит, где хочет, и не знаешь, откуда приходит и куда уходит". Ветер! Вот мы только что прибрали комнату и привели все в порядок на своем столе. Все ясно, просто и определенно, система, дисциплина, порядок. Прими, подчиняйся и веруй, что только так и должно, только так и может быть. Но вот мы открыли окно, и в него врывается ветер, и все взвивает своим вихрем, и все выглядит по-новому, все стало жизнью, движением... Это образ Святого Духа и Церкви. Но этот опыт забыт или, вернее, "отложен" в Церкви, потому что он несовместим с другим - "консисторским" опытом и образом Церкви, потому что на нем не построишь "консистории".

Но где-то на самой глубине нашей веры и нашего церковного сознания мы знаем и помним, что Церковь началась с обещания Христа послать Утешителя и с ожидания Его... И вот был этот третий час, и были эти огненные языки, и "вси начаша глаголати странными языки, странными повелениями...", и что это было то, чего ждал мир, к чему - еще прежде падения - было предназначено все творение, чтобы пошел, наконец, этот дождь Духа и все напоил, и чтобы мы видели видения, и чтобы наступил день Господень, великий и страшный... И вот это и есть Церковь. Для этого она существует, только в этом ее жизнь, и имя этой жизни - имя Святого Духа - свобода.


7.

Свобода, даруемая Святым Духом. Дух, Церковь, Свобода. Как трудно говорить об этом, у нас почти не осталось слов! Быть может, только намеком Бердяев говорил об ужасе "объективации". Объективация - это внешнее, остающееся внешним, это "вещность" мира и жизни, это непроницаемость объекта для субъекта. Это, иными словами, - мир, где все "внешне", и потому все - "авторитет", т. е. что-то, что просто ограничивает меня и заключает меня в тюрьму одиночества. Но вот, что поразительно: мир вокруг нас живет, по существу, пафосом этой "объективизации", он жаждет только "объективного". На нем построена наука, но мы хотим и "научной идеологии". "Объективная истина", "объективная норма" - тут правоверный коммунист сходится, в подходе к жизни, с консисторским законником. Идеал тут - подчинить всю жизнь, все ее "измерения" одной всеобъемлющей, ибо "объективной", истине и, вдобавок, провозгласить еще, что это и есть настоящая свобода. От Бога до последнего атома материи все построено по тому же "объективному" принципу: "дважды два - четыре", - простейшая и вечная формула "авторитета". С этим не поспоришь. Тут можно только биться головой о стены, как делает это, не находя выхода, Шестов, или убить себя, как Кириллов, или же, наконец, выбрать бесплодный "абсурд": "дважды два четыре это хорошо, - замечает кто-то у Достоевского, - но дважды два пять - тоже премилая вещица".

Но в том-то и дело, что христианство не пришло в мир как последняя и потому самая "объективная" истина, как последний и потому самый высший "авторитет". Употребляя все те же слова, можно сказать, что христианство вошло в мир как окончательное, последнее преодоление всякой "объективации", т. е. порабощения как мертвому "авторитету", так и мертвой "свободе". Оно вошло в мир как восстановление той истинной свободы, которую потерял человек, потеря которой и есть грехопадение в последнем смысле этого слова. Ибо грех состоит не в том, что люди нарушили закон, т. е. восстали против "авторитета", а в том, что они и Бога и мир ощутили как "авторитет", "объективировали", что они сами себя заключили в эту темницу. Вот почему Христос пришел "отпустить измученных на свободу"...

Дар же этой свободы, ее и условие, и осуществление, и содержание, и радость есть Дух Святой. Он есть претворение "объективного" в "субъективное", безличного в личное. Он есть Тот, кто делает все даром, сокровищем, радостью, жизнью... И на глубинах своих православное богословие есть всегда богословие Святого Духа, ищущее знания Бога, а не знания о Боге, единения и жизни с Ним и в Нем со всем, а не "абсолютной" и "объективной" истины, божественного "дважды два четыре". Его праздник есть праздник Святой Троицы, т. е. самой божественной Жизни, в которой три не просто "абсолютно", и потому "абсолютно объективно", знают Друг Друга, но в которой знание извечно претворено в совершенное единство, в совершенное обладание Друг Другом, в единосущие. В нашей грешной и падшей жизни единственной "естественной" аналогией действия Святого Духа является искусство. В. В. Розанов говорил, что стиль вещи это то место, куда эту вещь поцеловал Бог. Мы все знаем, что есть вещи, которые никто и никуда не поцеловал и которые остаются, поэтому, "только вещами". Мы знаем, что фотография никогда не заменит живописи, ибо в живописи и преодолена, как раз, "объективность", с которой видит мир глаз аппарата, и дано, даровано нам навеки то, как увидел это лицо, этот осенний день, этот мир, как овладел им навеки творец... То, что совершается тут, что совершается во всяком подлинном искусстве, во всякой подлинной любви, во всяком подлинном общении и есть преодоление "объективации", или, говоря все тем же варварским языком - чудо "интериоризации", и это есть чудо Святого Духа, Его действие, пришествие божественного "руаха" свободы... Возвращаясь к нашей теме, можно сказать, что действие Святого Духа и есть преодоление всякого авторитета как авторитета и свободы, как рабского восстания против авторитета...


8.

"И в Духа Святаго Церковь..." Церковь родилась и вошла в мир как дар Святого Духа, и это значит, как свобода сынов Божиих. Радостью о Святом Духе, о Его пришествии и пребывании сияет нам вечно ранняя Церковь. Но и сейчас все время в таинстве миропомазания дается нам все тот же "дар Святого Духа", дар стать, наконец и до конца, самими собой, свободными, Божиими, "святыми". Но вот мы говорим это и сразу же чувствуем: в какую даль от всего этого мы зашли и в какой страшной пустыне живем. Когда я читаю некоторые церковные журналы, меня поражает не политическая окраска того или иного постановления, даже не внешнее порабощение Церкви "миру сему". Меня еще больше поражает тот образ Церкви, что все больше и больше становится единственным ее образом, и в котором она до конца и восторженно переживается как именно авторитет. Было время, когда Церковь как бремя, как падение переживала торжество "казенщины" в себе, свою "казенную судьбу". Теперь она начинает любить ее, поистине "наслаждаться ею". Па наших глазах возник и воцарился в Церкви тип епископа, священника, мирянина, захлебывающегося в "административном восторге", потерявшего - благодушно и безболезненно - саму "печаль по Боге", вполне удовлетворенного какой-то космической консисторией, в которую на наших глазах превращается постепенно жизнь всей Православной церкви, и в принятии которой, во внутреннем и свободном подчинении которой даже очень хорошие люди видят "спасение Церкви" и ее "правду". Расчет, дипломатия, "международные нормы", "канонические взаимоотношения" - это извне, это на всех "Родосах", а изнутри - указы и приказы, отношения и донесения... В церкви воцарился и, повторяю, изнутри, а не только по внешнему принуждению, какой-то всеобъемлющий "референт" какого-то безличного "отдела", и мы начинаем любить эту казенщину, скуку и тоску, этот "иерархический страх", пронизывающий нашу церковь, и самое ужасное, повторяю, это то, что мы уже почти не ощущаем больше невозможности жить в этой лжи, лукаво и лицемерно покрытой всей "священностью" и "торжественностью" традиционного православного быта.

Можно ли прорваться сквозь все это? Вы помните ту минуту на всенощной под Пятидесятницу, когда в первый раз поется - после пятидесятидневного перерыва, молитва "Царю Небесный..." Точно была засуха, и вот - пошел дождь! Точно этой минуты, этого дождя мы ждали так долго, весь год, всю жизнь. И все обновляется, все становится другим, новым. Нам надо восстановить в себе этот опыт Церкви, тот, о котором говорил Хомяков, когда он писал: "Бог не есть авторитет, Церковь не есть авторитет, Истина не есть авторитет". Нам нужно в себе, прежде всего, преодолеть эту мирскую и падшую диалектику свободы и авторитета и вернуться в радость и свободу сынов Божиих...

Нам нужно внутренне освободиться, отделаться в самих себе от страха, от казенщины, от лукавства. Только тогда мы снова поймем и ощутим, что Церковь - это не организация и не авторитет, а тело, напоенное Духом, в котором нам дана потрясающая возможность верить друг другу в свободе. "Дети, берегите себя от идолов". Но, как ни страшно это сказать, сама церковь может стать "идолом". И она становится идолом всякий раз, когда "ради пользы Церкви" нас призывают черное назвать белым, неправду правдой, зло добром, всякий раз, что "ради Церкви" уничижается Дух Святой, "ради" Которого и Которым она только и существует. Церковь не есть "высшая ценность". Она существует для того, чтобы Святой Дух приходил и все время освобождал и отпускал "измученных на свободу". В каком-то смысле ничего и никогда не нужно делать "ради Церкви", а только знать, что когда мы живем и поступаем ради Христа и по Христу, тогда мы - в Церкви и Церковь... Поэтому откинем всю эту лукавую "экклезиолатрию", это возвеличение Церкви, которое даже церковные соборы и съезды подчиняет вопросам "престижа", "ранга", "славы"... Какая Церковь первая, какая вторая? Кто старше? Как не "унизить" свою Церковь, а возвеличить ее? Мир уходит от Христа, а мы все еще спорим "кто старше"... Но Церковь и есть свобода от всего этого, дар Святого Духа, Который делает нас свободными не в "демократическом" смысле этого слова, а свободными той свободой, что позволяет в каждом человеке видеть то, что видит в нем Бог, в каждом моменте времени - время спасения, в каждом отрезке пространства - растущее исподволь Царство Божие.

Слишком много лукавых слов было сказано и все еще говорится о послушании. Да, послушание есть высшая христианская добродетель, - но послушание Богу! Церковь существует только для того, чтобы это послушание Богу, которое и есть последняя свобода, внушить и даровать нам, чтобы мы могли действительно от всего сердца сказать то, что поем мы на каждой утрени: "Ты еси един Господь!" Он один. И никакого другого господства в мире, кроме господства Христова, нет. Он никому не "делегировал" Своей власти, но Сам - Духом Святым, Духом любви и свободы, мира и радости - "господствует" в Церкви. И потому Церковь как "институт" существует, чтобы вовремя "умаляться" и становиться прозрачной для Христа и Духа Святого.


9.

Поэтому, повторяю, дело не в том, чтобы найти такой способ церковного управления, в котором было бы больше свободы и меньше авторитета или, наоборот, больше авторитета и меньше свободы, речь идет не о том, как мы применим "демократию" к Церкви или Церковь к демократии. Дело в том, чтобы в нас самих снова воцарился образ Церкви как Духа, как Царства свободы и любви, в котором преодолевается эта страшная падшая дихотомия авторитета и свободы. Неужели мы не чувствуем, как наполнена церковь страхом, тем страхом, в котором, по слову Апостола, нет любви? И тот человек, который должен был бы быть явлен миру как свободный человек, единственно по настоящему и до конца свободный, единственный, который может сказать: "все могу в укрепляющем меня Иисусе", - этот человек оборачивается каким-то напуганным рабом, который боится не только начальства, но и собственной своей тени и в панике ищет "авторитета".

Надо увидеть снова Церковь в Святом Духе и Святого Духа в Церкви. Восстановить - не схоластическое учение о благодати, которой "больше" здесь и "меньше" там, а Церковь как "причастие Святого Духа". Вот Он приходит. И все становится новым. Нет раба и нет свободного. Нет мужеского пола, ни женского. Каждому дан дар, и все им напоены. И сама иерархия церковная есть только служение этой Истине и этой свободе, ее сохранение... И когда мы этот образ Церкви полюбим снова, когда мы пойдем в Церковь не для того, чтобы от свободы и ответственности освободиться ("кто-то решит"), а чтобы найти полноту своей человеческой жизни во Христе и в Боге, тогда мы почувствуем, что то, что совершается сейчас повсюду - в Москве и на Западе, в наших приходах и "юрисдикциях", есть не очередное столкновение умудренных "авторитетов" с беспокойными юношами, а проявление все той же жажды Святого Духа, без Которого все холоднее и труднее становится жить... Может быть, в Церкви возрождается, наконец, эта жажда Святого Духа, жажда Пятидесятницы... Об этой жажде возвещал Хомяков, ею жило все лучшее в Русской Церкви и в русском богословии. О ней свидетельствовал преподобный Серафим Саровский своим призывом: "Стяжайте Святого Духа..."

Доклад, прочитанный на съезде РСХД в Бьевре 14 мая 1967 г.

Статья посвящена делу о. Глеба Якунина и о. Николая Эшлимана.

@темы: atomos summae philosophiae

---

Снова не пршел мимо теста...

О, да вы - физик.

Вы дотошны и предпочитаете во всем докапываться до самой сути вещей. Перед покупкой сложной техники вы обязательно потратите кучу времени на сравнение всех возможных моделей пока не узнаете про них все. Порой вы иронично посмеиваетесь над серьезностью этого мира, но мало кто так же хорошо, как и вы, понимает, насколько хрупкая и сложная игрушка этот самый мир.

Пройти тест

Что же, быть может. Другой вариант указал на то, что во мне присутствует биолог. А еще, я знаю, где-то внутри прячется историк. Вот так, все пути открыты, приходится подобно амебе выпускать помаленьку щупальцы в каждую из сторон, поскольку не хочу отрекаться от какого-то из них...

---

Vellton Academy

Пока еще не ушла мысль и желание писать...
Итак, "Общество мертвых поэтов". Фильм о тупиках и заблуждениях, накопившихся "паче влас главы моея" (Пс. 39), и приведших к полному краху.
Думаю, излишне говорить о тупике жесткой школьной системы. Проблемам закрытых мужских школ посвящен целый раздел в книге известного психолога И.С. Кона "Мальчик - отец мужчины". Жесткие системы действительно имеют высокий КПД "на постоянной нагрузке" (в случае Vellton - качество знаний, дисциплина, направленность на учебу, чем-то похоже на ранние годы моего Морского лицея), но совершенно неспособны к адаптации в условиях перемен.
Vellton Academy - тупик, в который упирается путь наименьшего сопротивления. Гораздо легче высечь и выгнать ("...иначе буду общаться с вами на "вы", т.е. вы...., высушу и выгоню" - полковник Горчаков, кафедра военной подготовки) виновника маленького дебоша, чем попытаться объяснить, почему, собственно, нельзя совмещать мужскую и женскую закрытые школы (доказательство - смешанные общежития ВУЗов, но там живут люди с паспортами). Более того, трудно воспитать в людях не подчинение силе, но ответственность и самодисциплину. Трудно побороть мысли вроде "они и слушать не станут", "все равно не поймут (не дойдет)" и т.д. К тому же, условия диктует система Trustees. Легче выгнать учителя, и без того действующего на нервы, чем бросить камень в огород попечителей, указав, что они сдают детей в школу, как в камеру хранения.
Но - довольно о школе. Carpe Diem - тупик недосказанности. "Спешите жить" - учит мистер Киттинг, но так и не объясняет, что значит "жить", как "ловить" этот самый момент.
"Страшная ошибка современного человека: отождествление жизни с действием, мыслью и т.д. и уже почти полная неспособность жить, то есть ощущать, воспринимать, «жить» жизнь как безостановочный дар. Идти на вокзал под мелким, уже весенним дождем, видеть, ощущать, осознавать передвижение солнечного луча по стене – это не только «тоже» событие, это и есть сама реальность жизни. Не условие для действия и для мысли, не их безразличный фон, а то, в сущности, ради чего (чтобы оно было, ощущалось, «жилось») и стоит действовать и мыслить. И это так потому, что только в этом дает нам Себя ощутить и Бог, а не в действии и не в мысли." (прот. Александр Шмеман). И именно в эту ошибку, в это заблуждение впадает большинство тех, кого сначала приучали к равномерному прямолинейному движению, а затем показали, что есть еще 3 степени свободы.
И, наконец, наиболее страшный тупик, завершающий цикл и приводящий к разрушению всего. Тупик лжи и отсутсвия любви между близкими. Тупик Нила Перри.
Об отношениях отцов и детей сказано многое, слишком многое. Установившийся порочный круг разорвать бесконечно трудно... И, все же, возможно.
Но здесь - снова путь наименьшего сопротивления. Легче подделать письмо директору, чем убедить отца. Легче даже солгать человеку, которому перед тем доверился, понадеявшись на то, что "пронесет". И, как логичное завершение последовательности, страшное слепое отчаяние, навеянное тем же "Carpe Diem" - "еще 10 лет!", капитуляция и смерть.

А главной проблемой остается то, что никто из учеников так и не отрешился по-настоящему от конформизма. Просто изменилось внешнее, внутренне же они, за редким исключением, все равно не свернули со столь знакомого пути наименьшего сопротивления.

@темы: dissertatio

---

Education Day

Дни перед 1-м сентября были сплошным стоянием на ушах. За кратчайшее возможное время вводились в строй компьютеры, ликвидировались неполадки, ставилось программное обеспечение. Усугублялось все тем, что сервисные операции проводились под Linux'ом, а умеет в нем работать из нас четверых только один (и это не я). Во вторник закончили работы в 21.00, 4 машины оставались глухи и немы. 1-го в 8.00 в темпе буги начали спасательную операцию. Ценой титанических услилий к приходу 1-го курса необходимое ПО уже стояло. В первые 10 минут пары я метался от экрана к экрану, устраняя мелкие неполадки.
Но атмосфера пары, вопросы и ответы, воодушевление первокурсников - все это смыло тяжесть предыдущих дней и дало новые силы. Похоже, я все-таки не ошибся в выборе профессии.

@темы: esse existentiae, Universitas magistrorum et scholarium

---

о. Александр Шмеман: "Ныне вся исполнишася света - небо и земля"

Христос воскресе! Востину воскресе! Как радостно слышать, как радостно произносить эти единственные слова, как радостно сознавать, что еще раз дано нам встретить на этой земле, в этом сумбурном и часто темном и злом мире светлый праздник, праздников праздник – Пасху Христову. Но может быть потому и дано как раз, чтобы мы могли хоть на время, хоть на день забыть о тьме и злобе и сосредоточить свой внутренний взор на свете. Нет, не отмахнуться от этой тьмы, не забыть о страдании, несправедливости, ненависти, злобе, не погрузиться в некое сладостное инобытие, помогающее нам не думать ни о чем – нет. Взглянуть на то, что одно может так или иначе все это преодолеть, добро и свет сделать сильнее тьмы и зла. Ибо ведь вот, в конечном итоге, самый страшный грех. Не поддаемся ли мы сами так часто этому тонкому искушению: зло признать нормальным, в темноте и ненависти как бы увидеть естественную судьбу мира и человеческой жизни, все же так называемые идеалы, все мечты о добре убрать из человеческой жизни, признать именно мечтой – прекрасной, но не действенной? «Ах, не будьте детьми, неужели вы еще верите в эти наивные, прекраснодушные мечты?» Не слышим ли мы так часто именно эти слова? «Бросьте все это. Поймите, что в мире действует железный, безжалостный закон, который еще на заре человеческой истории был так сформулирован: человек человеку – волк». Где-то у Толстого есть описание – и такое пронзительное – пасхальной ночи и девочек в беленьких платьях, из которых так скоро они вырастают. Вот так, может быть, и мы выросли из своих детских мечтаний, стали трезвыми, рассудочными реалистами. Нас не проведешь уже ни прекраснодушием, ни доверием, ни любовью. И даже если кто и в Бога верит, то это странный Бог – Бог, бессильный в мире, в мире, отданном дьяволу и злобе его.

Так вот, против всего этого, против этого реализма, кажущегося людям верхом мудрости и знания, против этой внутренней и бесславной капитуляции, против этой пеплом и скукой посыпанной религии – против всего этого живет и торжествует, и возвращается к нам Пасха: как вызов, как утверждение, как обещание, как сила. «Ныне все наполнилось света: небо, и земля, и преисподняя. Пусть видимый мир и невидимый празднует восстание Христово, в Нем же утверждается». Слышите: не небо только, но и земля, и преисподняя – весь мир, вся тварь, все существующее, все наполнилось светом, как светом и радостью наполняется полночь, когда вдруг входит в них, разрывая темноту, первое «Христос воскресе!» Так вот и вся жизнь, так вот и весь мир.

Ведь именно так когда-то в то раннее утро, как говорит Евангелие, шли женщины, друзья Христа на гроб. Это был гроб всех их надежд, всех их мечтаний. Все кончилось, казалось, этой страшной, бессмысленной смертью на кресте. И если было когда-либо в мире ощутимое, страшное торжество зла, подлости, трусости ненависти, то именно тогда это было. «Распни, распни Его!» Как будто сейчас мы слышим это страшное улюлюканье. До их пор еще не можем привыкнуть к этому взрыву злобы. Железный закон. Ему сдался, ему подчинился Пилат, солдаты, люди – все. Была ночь и был ужас. Был мир, но мир таким, каким ведь и знаем мы его и сейчас, таким, каким, увы, и сейчас воспринимаем его. И оставалось только эту мечту, эту надежду с любовью похоронить. Оставалось, как мы и сейчас говорим, отдать последний долг, чтобы потом забыть, вернуться к так называемой «нормальной жизни», и это значит к жизни, в которой неизбежно всегда торжествует зло.

Но что случилось тогда, когда шли эти женщины ко гробу, мы точно никогда не узнаем. Это записано намеками, это осталось в трепетной радости евангельского рассказа, но радости такой сильной, что она и сейчас, почти две тысячи лет спустя, взрывает на Пасху ко всему привыкшее и во всем разуверившееся наше сознание. Кто-то встретил их и сказал: «Радуйтесь». И не один, не два, а много людей вдруг узнали его, и радость, и уверенность навеки вошли в их сердце. Христос воскресе! Востину воскресе! Вот в сущности то, чем побеждало и побеждает христианство, когда оно побеждает. Не идеями, не теориями, не догматами, не рассуждением – нет: пасхальной ночью, пасхальной радостью, пасхальным светом. «Вокресения день, просветимся торжеством, и друг друга обнимем, и скажем: «Братья», и ненавидящих нас простим вся воскресением, и тако возопиим: «Христос воскресе из мертвых, смертью смерть поправ и сущим во гробех живот даровав». Если вы знаете в мире слова лучше и прекраснее этих слов, то тогда все что сказано здесь – забудьте. Но таких слов нет. Нет слов, в которых сильнее, яснее и проще была бы выражена эта победа, эта вера в то, что не зло и не ненависть, а свет и любовь торжествуют и на небе, и на земле, и в преисподней. Торжествуют тогда, когда мы пускаем их в свое сердце, верим в них и живем ими. «Я не оставлю вас сиротами, Я приду к вам. Вы увидите Меня, и печаль ваша в радость будет, и радости этой никто не отнимет от вас». Так говорил Христос, идя в ночь предательства и смерти с учениками Своими на гору Елеонскую. И это случилось, и это знает мое сердце, и в этом моя вера, в этом моя радость, и я знаю, что никто и ничто не отнимет ее от меня.

Да, каждый из нас в свою меру все время проходит через эту ночь зла, непонимания, ненависти, одиночества. Да, опыт житейский, опыт жизни все время говорит нам, что пора бросить мечтания и подчиниться железному закону. «Да, слепы люди, низки тучи... И где нам ведать торжества?» – как в неизбывной печали писал Блок. В житейском плане все это так. Но вот приходит Пасха. Приходит, и даром дается снова эта уверенность, эта вера, это знание, эта радость, что «ныне все наполнилось светом: небо, и земля, и преисподняя. Да празднует вся тварь восстание Христово, в Нем же утверждается».

Читать хорошо, а лучше слушать

@темы: atomos summae philosophiae

---

Снова не удержался от теста...

Итак, что мы имеем?.. Вы — Сибарит!

Вы любите жить, и при этом вы — спокойны и рассудительны. Вы твердо знаете, что жизнь прекрасна, что бы ни случалось. И знаете, что у вас непременно достанет сил, чтобы добиться желаемого. Вы любите покой, уют и тишину, но можете и умеете веселиться точно так же, как и размышлять. Вам интересно многое, и это многое вы смакуете обстоятельно и вдумчиво, с детским любопытством и свежестью ощущений. С вами легко сойтись, но по-настоящему близких друзей у вас немного. Впрочем, вы прекрасно сознаете: единственная причина этого в том, что вы оченьтщательно отбираете себе друзей. А проблемы... Ну да, бывают иногда. Но вы их встречаете спокойно, а некоторые умеете повернуть себе на пользу. Отменно полезное качество! Вы любите иногда порассуждать о себе — в одиночестве, неспешно и любовно перебирая воспоминания, эмоции, разбираясь в чувствах и причинах своих поступков. Вы хорошо себя знаете, и у вас, пожалуй, вовсе нет "скелетов в шкафу". Везет же вам! Ваша жизнь полна, и вы это знаете. Вам всегда хватает времени и сил на то, что вам действительно важно. А тринадцатый вопрос... Что вы увидели за стеной? Стена — это смерть. Напишите, если не жалко, в комментарии, что там... Удачи!

Пройти тест

---

о. Александр Шмеман "О разделении христиан"

Одним из самых главных и сильных аргументов против религии вообще, и христианства в частности, нельзя не признать факт разделения между верующими, разделения и даже вражды между религиями, разделения и вражды между верующими внутри одной и той же религии.

- «Вот, - говорят нам часто враги религии и даже просто неверующие, - Вы всегда утверждаете, что религия – это мир, любовь, единство, терпимость, что религия одна может примирить враждующих между собой людей, исцелить отравленный ненавистью мир. Но посмотрите на себя и на свою историю. Какие войны были наиболее жестокими и кровавыми? Войны религиозные. Какие разделения более глубоки и более безнадежны, чем разделения, касающиеся веры и религии? Католические фанатики жгли на кострах инакомыслящих, православные цари преследовали старообрядцев, ирландские католики убивают ирландских протестантов и так до бесконечности. И как же вы можете говорить о любви, о целительной силе религии?»

Надо честно и смиренно признать, что аргумент этот – веский, и бьет в цель.

Действительно, внешняя история религии часто была ужасна. Ужасна именно в силу противоречия между тем, что религия провозглашала, и тем, что «делала» в лице своих последователей. И верующие не имеют права от всего этого просто отмахнуться, и продолжать, как ни в чем не бывало, заниматься самовосхвалением. Зло есть зло, грех есть грех, кто бы и когда бы их ни совершал и ни насаждал. Однако, просто признать этот грех недостаточно, ибо факт религиозных разделений слишком глубок, универсален и постоянен, чтобы его можно было объяснить как своего рода случайность, пускай даже и частую, как недостаток, который легко исправить. В этот факт нужно, прежде всего, вдуматься и постараться его понять. Не для того, чтобы найти ему извинения и, следовательно, оправдания, по пословице «понять значит простить». А для того, чтобы глубже осознать парадоксальную сущность религии.

Мы привыкли с давних пор в религии видеть нечто целое, как таковое противополагаемое неверию, то есть «антирелигии». Привычка эта, и это нужно понять в первую очередь, навязана нам, верующим, религиозным людям, именно «антирелигией». Именно враги религии все в ней, если так можно выразиться, «валят в один мешок». А так как в «мешке» этом все отрицательное, все злое и греховное – виднее и очевиднее, то это и позволяет «антирелигии» делать свои известные утверждения. А именно, что «религия равнозначна фанатизму, равнозначна суеверию, равнозначна узости». И потому «религия – источник вражды, разделений» и тому подобное.

Если, однако, подойти к религии с точки зрения ею самой заложенной логики, если вдуматься в этот извечный, сложнейший ФАКТ религии по существу, то наши объяснения меняют все. И, прежде всего, подчеркнем, что в христианской перспективе, а это значит – в перспективе учения Христа, записанного в Евангелии, факт религии – это факт двусмысленный. Нигде в Евангелии не сказано, что религия хороша и положительна только потому, что она – религия, и потому каждая религия, и все в религии – хорошо и положительно. Не только такой подход к религии абсолютно чужд Евангелию, но в Евангелии по существу раскрывается совсем другой подход. Этот подход можно так кратко сформулировать: религия, именно потому, что она относится к сфере абсолютного и высшего, может быть как лучшим и высшим в человеке, так и обратно – худшим и низшим в нем. В этом заключена основоположная двусмысленность религии. Ибо, прежде всего, что такое есть религия в своей «первосущности»? Это абсолютизация человеком того, что человек ощущает как свою высшую ценность, свое «самое главное». А это значит, что если в человеке, например, доминирует страх, то религия такого человека будет окрашена страхом, и все в этой религии в той или иной степени будет этого страха выраженьем. Если в человеке доминирует страстная привязанность к той или иной земной ценности, именно эта ценность будет «абсолютизирована» его религией, станет ее внутренним двигателем.

Религии, таким образом, могут быть выражением и фанатического национализма, и индивидуализма, и эгоизма, и почти чего угодно, что владеет человеческим умом и сердцем. Такая «абсолютизация» на религиозном языке имеет свое название, это – идолопоклонство. Надо знать, что идолопоклонство – это не изжитая глава прошлого, так называемых «первобытных диких религий», когда люди обожествляли всяких истуканов, божков и идолов, идолопоклонство – это, увы, постоянный полюс религии, в ней самой заложенный, ей присущая смертельная опасность. Неслучайно на заре христианства любимый ученик Христа, святой Иоанн Богослов обращает свой призыв: «Дети! Храните себя от идолов» (1 Ин. 5, 21) не к неверующим, язычникам и идолопоклонникам, а к христианам. Ибо где религия, там и опасность идолопоклонства. Ибо чем важнее, чем абсолютнее для человека что-либо, тем страстнее, нетерпимее, абсолютнее его отношение к этому. Достаточно понять это, и понятным становится трагический факт религиозных разделений. Понятнее становится, что в каком-то глубоком смысле разделение присуще религии потому, что религия есть спор об абсолютном между людьми. Сам Христос сказал в Евангелии: «Не мир пришел принести Я, но меч» (Мф. 10, 31). И вот эти слова Христа, Которые так часто используются против христианства, может быть в них нам и следует постараться открыть смысл этих разделений, не для того, чтобы оправдать, но, прежде всего, чтобы понять их подлинный смысл.

@темы: atomos summae philosophiae

---

К разгоревшемуся спору

"...Страстная неделя стала "дискурсивным рассказом" о том, что две тысячи лет назад произошло со Христом, а не явлением того, что совершается сегодня с нами. Это византийское, риторическое "сведение" счетов с Иудой, с иудеями, наш праведный, "благочестивый" гнев, направленный на них... Как все это звучит жалко после первого Евангелия. Великая пятница, день явления зла как зла, но потому и разрушения его и победы над ним, стал днем нашего маленького человеческого смакования собственной порядочности и торжества благочестивой сентиментальности. И мы даже не знаем, что мы, в конце концов, "упраздняем крест Христов".

"На Двенадцати Евангелиях почувствовал, однако, и, может быть, в первый раз с такой очевидностью, несоответствие "антифонов" (Иуда, иудеи) евангельскому рассказу о Страстях. Великая Пятница есть явление Зла и Греха во всей их силе, во всем их "величии", а византийские "гимнографы" удовлетворяются бичеванием "виновных". Происходит как бы "отчуждение" Креста. Мы - свидетели. Мы - судьи! Мы "жалеем" Христа и обличаем виновных. Как они смели?! Как они дерзнули?! Наша совесть, однако, чиста, потому что мы знаем, "в чем дело", и стоим на правильной стороне… Нет, здесь - границы "Византии" или, может быть, лучше сказать - этой службы, выросшей из иерусалимского "историко-топографического" празднования и "воспоминания" Страстей… Пропадает, не чувствуется то, что, по моему убеждению, составляет весь смысл, всю "эпифанию" Великой Пятницы: Христу изменяют, Его предают все - вся тварь, начиная с апостолов ("тогда все, оставив Его, бежали…"). Его предают и распинают - слепота и тьма извращенной любви (Иуда), религия (первосвященники), власть (Пилат, воины), общество (народ). И, "обратившись", - все принимают Его - "воистину Божий есть сын…": и сотник, и апостол у креста, и те, кто, бия себя в грудь, уходили с "позора сего". И вот обо всем этом - ни слова в гимнографии этого дня, сводящей все в нем к "виновным", исключающей из числа виновных как раз всех, оставляющей "некоторых". Но потому и лишающей эту службу ее смысла как явления Зла, суда над ним, победы над ним - сейчас, сегодня, в нас… Слава Богу, однако, что остается само Евангелие, которое и "доминирует" над этой "демагогической" риторикой."
(Протопресвитер Александр Шмеман)

@темы: atomos summae philosophiae